Неточные совпадения
Когда Самгин вышел на Красную площадь, на ней было пустынно, как бывает всегда по праздникам. Небо осело низко над Кремлем и рассыпалось тяжелыми хлопьями снега. На золотой чалме Ивана Великого снег не держался. У
музея торопливо шевырялась стая голубей свинцового цвета. Трудно было представить, что на этой площади, за час пред текущей минутой, топтались, вторгаясь в Кремль, тысячи рабочих
людей, которым, наверное, ничего не известно из истории Кремля, Москвы, России.
Захотелось сегодня же, сейчас уехать из Москвы. Была оттепель, мостовые порыжели, в сыроватом воздухе стоял запах конского навоза, дома как будто вспотели, голоса
людей звучали ворчливо, и раздирал уши скрип полозьев по обнаженному булыжнику. Избегая разговоров с Варварой и встреч с ее друзьями, Самгин днем ходил по
музеям, вечерами посещал театры; наконец — книги и вещи были упакованы в заказанные ящики.
Несколько дней он прожил плутая по
музеям, вечерами сидя в театрах, испытывая приятное чувство независимости от множества
людей, населяющих огромный город.
И тогда как солидные
люди шли в сосредоточенном молчании или негромко переговариваясь, молодежь толкала, пошатывала их, перекликалась, посмеиваясь, поругиваясь, разглядывая чисто одетую публику у
музея бесцеремонно и даже дерзко.
После тяжелой, жаркой сырости улиц было очень приятно ходить в прохладе пустынных зал. Живопись не очень интересовала Самгина. Он смотрел на посещение
музеев и выставок как на обязанность культурного
человека, — обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно читал, как книги, и сам видел, что это обесцвечивает их.
Когда я начинал новый труд, я совершенно не помнил о существовании «Записок одного молодого
человека» и как-то случайно попал на них в British Museum'e, [Британском
музее (англ.).] перебирая русские журналы.
Свиньин воспет Пушкиным: «Вот и Свиньин, Российский Жук». Свиньин был
человек известный: писатель, коллекционер и владелец
музея. Впоследствии город переименовал Певческий переулок в Свиньинский. [Теперь Астаховский.]
Воодушевившись, Петр Елисеич рассказывал о больших европейских городах, о
музеях, о разных чудесах техники и вообще о том, как живут другие
люди. Эти рассказы уносили Нюрочку в какой-то волшебный мир, и она каждый раз решала про себя, что, как только вырастет большая, сейчас же уедет в Париж или в Америку. Слушая эту детскую болтовню, Петр Елисеич как-то грустно улыбался и молча гладил белокурую Нюрочкину головку.
А затем мгновение — прыжок через века, с + на — . Мне вспомнилась (очевидно, ассоциация по контрасту) — мне вдруг вспомнилась картина в
музее: их, тогдашний, двадцатых веков, проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея
людей, колес, животных, афиш, деревьев, красок, птиц… И ведь, говорят, это на самом деле было — это могло быть. Мне показалось это так неправдоподобно, так нелепо, что я не выдержал и расхохотался вдруг.
— Нет, они не лишние, о нет! Они существуют для образца — для указания, чем я не должен быть. Собственно говоря — место им в анатомических
музеях, там, где хранятся всевозможные уроды, различные болезненные уклонения от гармоничного… В жизни, брат, ничего нет лишнего… в ней даже я нужен! Только те
люди, у которых в груди на месте умершего сердца — огромный нарыв мерзейшего самообожания, — только они — лишние… но и они нужны, хотя бы для того, чтобы я мог излить на них мою ненависть…
Не волновался только один
человек — клоун Батисто Пикколо. Он был очень талантливым артистом, изобретательным, живым, веселым клоуном и прекрасным товарищем. А спокоен он остался потому, что обладал трезвым умом и отлично понимал: какая же он партия для принцессы всех
музеев, цирков и зверинцев мира?..
Говорили отец и дочь с глазу на глаз, но по невидимым нитям этот разговор облетел в самое короткое время все, какие только есть на свете,
музеи, цирки, паноптикумы, «шапито» и балаганы.
Люди этих занятий пишут друг другу часто и всегда о делах. Вскоре на всем земном шаре стало известно, что Барнум со своей дочерью разъезжают по разным странам с целью найти для красавицы Мод подходящего мужа, а великому Барнуму — достойного преемника.
Только посмотреть на жизнь, ведомую
людьми в нашем мире, посмотреть на Чикаго, Париж, Лондон, все города, все заводы, железные дороги, машины, войска, пушки, крепости, храмы, книгопечатни,
музеи, 30-этажные дома и т. п., и задать себе вопрос, что надо сделать прежде всего для того, чтобы
люди могли жить хорошо? Ответить можно наверное одно: прежде всего перестать делать всё то лишнее, что теперь делают
люди. А это лишнее в нашем европейском мире — это 0,99 всей деятельности
людей.
В остальные четыре дня та же маленькая партия коряков, любознательность в вкусы которых оказались довольно подходящими, руководимая доктором Федором Васильевичем, бывавшим прежде в Лондоне, и пользовавшаяся услугами Ашанина как
человека, довольно хорошо объясняющегося по-английски, побывала в Британском
музее, в библиотеке и просидела два вечерних часа в парламенте, куда попала благодаря счастливой случайности.
— Я не вполне понимаю этот переход, Магнус. Наоборот,
музеи открыли мне
человека с новой и довольно приятной стороны…
— Все еще неважно. Но это пустяки. Еще несколько дней ожидания, и вы… Так вам понравились
музеи, Вандергуд? Когда-то и я отдал им много времени и чувства. Да, помню, помню… Вы не находите, Вандергуд, что
человек в массе своей существо отвратительное?
Некто С., ничтожный «
человек высокого происхождения по боковой линии», замечательный удивительным сходством с Ноздревым и также член и душа общества, напившись предводительского вина, подал мысль собрать «
музей бетизов» Всеволожского, чтобы все видели, «чего в России не нужно».
Он допускал к себе только или известных знатоков и ценителей искусства, или
людей высокого положения, внимание которых ему льстило и которым он по преимуществу продавал свои картины для их
музеев и палаццо, и всегда за дорогую цену.